Найдутся и те, кто скажут мне, что все это чепуха, не ...

Найдутся и те, кто скажут мне, что все это чепуха, не имеющая значения, что если такое и было, то было давно, и в наше время массовых армий это мировоззрение офицеров уравнялось во всех странах и никакого влияния на войну не оказывало. Как сказать! Вот давайте в качестве примера рассмотрим точки зрения советского и немецкого офицера на то, кто такой офицер.

В воспоминаниях маршала И.Х. Баграмяна, которые, повторю, в целом мне нравятся своей военной осмысленностью, меня покоробило такое предложение: «Части 31-го стрелкового корпуса генерала Н.В. Калинина попытались расчистить дорогу Военному совету и штабу (5-й армии — Ю.М.) , но на реке Удай не смогли преодолеть сильную оборону 4-й немецкой танковой дивизии». Кем, в понимании Баграмяна, являются Военные совет и штаб 5-й армии? Это цацы, которым воевать не надо, а их надо обязательно спасать. Баграмяну даже в голову не приходит, что если спасать, то спасать надо было не Военный совет и штаб, а 5-ю армию в целом, и в ее составе эти самые «части 31-го стрелкового корпуса». А кем, в понимании Баграмяна, являются эти самые «части»? Это быдло, которое обязано было сдохнуть, чтобы цацы могли спасти свои шкуры.

А вот эпизод из воспоминаний немецкого обер-лейтенанта Отто Кариусаа. Командир его роты фон Шиллер был трусом, и в результате произошел такой инцидент (выделено мною):

«Существовал приказ о том, что все при обстреле должны бежать в подвал дома. Этот приказ был совершенно оправдан, что подтвердил случай, когда русский снаряд упал с недолетом. Унтер-офицер из ремонтного взвода и ротный писарь были убиты осколками, когда направлялись в убежище, но не успели вовремя. Следовательно, предосторожность была совершенно необходима.

Однако фельдфебелей, которые спали в другой комнате, по соседству с нами, коробило, что командир всегда первым прыгал в подвал через дыру в полу, хотя такой спешки и не требовалось. Кроме того, в соответствии с воинской традицией командир должен думать о личной безопасности в последнюю очередь. Ротный связист, фельдфебель Шотрофф, в других случаях спокойный, надежный человек и образцовый солдат, сорвался, оскорбил фон Шиллера. Дошло и чуть ли не до рукоприкладства. Фельдфебель был взят под стражу как бунтовщик.

Фон Шиллер настаивал, чтобы я немедленно пошел с ним в военный трибунал. Нам в любом случае нужно было идти на совещание к командиру танкового полка дивизии «Великая Германия» полковнику графу Штрахвицу. По дороге я призвал фон Шиллера не портить жизнь такому надежному солдату, как Шотрофф.

В конце концов, я добился того, что он заколебался. Наверное, сообразил, что в трибунале придется говорить вещи, которые будут неприятны ему самому. Как бы то ни было, к моему огромному облегчению, он повернулся ко мне и сказал:

— Ладно, Отто, я все это обдумал. Ради тебя лично накажу Шотроффа за безобразное поведение. Посажу под арест, а потом возьму с собой на боевые действия.

…Последнее наказание было вдвойне фальшивым психологически. Назначение во фронтовые подразделения не могло быть карой, а только долгом каждого из нас. Оно требовалось от всех нас, как само собой разумеющееся».

Оба мемуариста писали воспоминания много лет спустя после войны, и у них было время все обдумать. И даже при этом в понимании советского маршала командиры должны спасаться в первую очередь, а в понимании немецкого обер-лейтенанта — в последнюю. Если вы вспомните прочитанное выше, то в понимании генерала Гордова посылка на фронт — это наказание, а в понимании немецкого офицера — это долг.

Так что есть разница в том, кем являются офицеры твоей армии по своему мировоззрению, по взгляду на себя: атаманом (лучшим воином) или всего лишь «слугой царю и отцом солдатам». Последнее тоже звучит неплохо, но в бою оказывается, что из этих слуг далеко не все рождаются хватами, и далеко не все являются отцами солдатам. Впрочем, как вы выше прочли, и не все немецкие офицеры были атаманами. Но мы же говорим о среднем офицере.

Рассмотрим теперь эту разницу с еще одной стороны. По русскому образцу мыслей все дворяне обязаны были служить, если дворянин не хотел служить, то лишался и поместья, и дворянского статуса. Так длилось до Петра III, который освободил дворян от службы, но это длилось достаточно долго, чтобы у большой части русских дворян выработался взгляд на службу, как на обузу, которую приходится отбывать. В в первую очередь, конечно, у тех дворян, кто к воинской службе не имел ни малейшего призвания или не имел никаких морально-волевых качеств. Получалось так: дурак ты или трус, а царь тебе службу все равно предоставит.

У немцев при их диком дроблении на мелкие «государства» был, во-первых, переизбыток дворян, во-вторых, служба не была обязательной. И, наконец, у них было майоратное право (делиться дальше им было уже некуда), то есть все наследство доставалось только старшему сыну, а остальные сами должны были найти себе место в жизни. Поэтому мало того, что карьеру в армии мечтали сделать в основном те, кто к войне был морально готов, но и конкуренция была велика: королям и князьям, принимающим на службу кандидатов в офицеры или предлагающих свои услуги офицеров, было из кого выбирать. Волей-неволей у немецких офицеров выработалось очень строгое отношение к себе лично: малейшее подозрение в трусости или в нерадивости лишало его возможности получить должность.

Русский офицер, отбывающий службу, мог спрятаться в толпу других офицеров — авось они в бой пойдут, а потом будем вместе кричать: «Мы победили!». Это, к сожалению так, и не буду тыкать пальцем только в Красную, Советскую или нынешнюю Российскую армии. Вот строки из работы «О скудости и богатстве», написанной видным российским экономистом петровских времен Иваном Посошковым более 300 лет назад — в 1701 году.

«Истинно, государь, я видал, что иной дворянин и зарядить пищали не умеет, а не то, что ему стрелить по цели хорошенько. И такие, государь, многочисленные полки к чему применить? Истинно, государь, еще и страшно мне рещи, а инако нельзя применить, что не к скоту; и егда, бывало, убьют татаринов дву или трех, то все смотрят на них, дивуютца и ставят себе то в удачу; а своих хотя человек сотню положили, то ни во что не вменяют.

Истинно, государь, слыхал я от достоверных и не от голых дворян, что попечения о том не имеют, чтоб неприятеля убить; о том лишь печется, как бы домой быть; а о том еще молятся и богу, чтоб и рану нажить легкую, чтоб не гораздо от нее поболеть, а от великого государя пожаловану б за нее быть; и на службе того и смотрят, чтоб где во время бою за кустом притулиться; а иные такие прокураты живут, что и целыми ротами притулятся в лес или в долу, да того и смотрят, как пойдут ратные люди с бою, и они такожде будто с бою в табор приедут.

А то я у многих дворян слыхал: «Дай де бог великому государю служить, и сабли из ножен не вынимать». И по таким же словам и по всем их поступкам не воины они! Лучши им дома сидеть, а то нечего и славы чинить, что на службу ходить».

Для немецких офицеров такое поведение исключалось — их рассматривали не в толпе, а индивидуально, и каждый из них обязан был стать храбрым и честным военным специалистом.

Но и это не все. Повторю, немецкие монархи солдат на службу не призывали — они их покупали — нанимали. Прусский король Фридрих II был, пожалуй, наиболее могущественным из германских монархов, но и он старался нанять солдат не из своих подданных, а в других государствах. В Европе считалось, что нанять солдат выгоднее, чем использовать своих налогоплательщиков. У немцев солдат стоил денег.

А в России даже у царей отношение к солдату было как к чему-то не имеющему особой ценности — ну погибнет лишняя тысяча, ну и что? Дополнительный набор объявят, и потеря собственно человеческого материала компенсируется. Конечно, будучи христианами, цари никаких потерь не желали, но как за ними уследить? Скажем, где-то в Оренбурге случились от болезней большие потери солдат, но кто виноват — офицеры или это объективное несчастье? Ведь даже до не очень далекого Оренбурга полгода добираться. А немецкие монархи из окна спальни все свое войско могли осматривать каждый день, и у них в армии нерадивым офицерам делать было нечего.

Соответственно, века выработали у немецких офицеров мировоззрение бережно относиться к солдату (умрет, где денег возьмешь нового купить?)и одновременно старательно обучать его бою. Ограниченный ресурс солдат требовал от немцев непрерывно думать, как солдата подготовить и какую тактику боя использовать, чтобы добиться победы с небольшими силами. В результате с чисто индивидуальной точки зрения немцы много веков были лучшими офицерами Европы и очень ценились во всех странах.

Выше я приводил воспоминания А.В. Невского, присутствовавшего при сдаче гарнизона Кенигсберга в 1945 году и удивившегося, что при разделении пленных немецких солдат и офицеров и те, и другие целовались и плакали. Просто бережным отношением офицеров к солдатам такие чувства объяснить трудно, тут нечто большее — это дух банды, это следствие того, что офицеры чувствовали себя атаманами, а солдаты видели в них атаманов. Этот дух создавал единение в немецких подразделениях и частях, создавал чувство единой семьи, чувство, что твои сослуживцы — это «комарады», посему, думаю, что переводить это слово на русский язык словом «товарищ» будет не точно — слишком слабо. Судя по воспоминаниям, немецкие офицеры никогда не сюсюкали с солдатами, а были жесткими и требовательными, но их требовательность не превосходила требовательности отца, любовь которого к детям определяется заботой об их будущем и о будущем всей семьи — всей банды.

Чтобы предметно понять, о чем речь, приведу пример из неожиданного источника — из книги Я. Гашека «Похождение бравого солдата Швейка». Гашек описывает австрийскую армию Первой мировой войны, в которой тон задавали немецкоязычные офицеры, Гашек описывает ее пародийно и гротескно, но поскольку он в этой армии сам служил и знал ее не понаслышке, то даже сатирические моменты в этой книге либо правдивы, либо являются весьма правдоподобным вымыслом — тем, что действительно могло быть на самом деле. В данном эпизоде батальон, в котором над солдатами издевались молодые придурковатые кадеты и прапорщики, принимает немец — майор Венцель. Вскоре выясняется, что майор, хотя и требователен к солдатам, но в то же время никому не дает их обижать и наказывать по пустякам (наказание накладывалось по утрам на батальонном рапорте). И при Венцеле ситуация мигом изменилась, теперь была «.. беда тому прапорщику который из-за какого-нибудь пустяка посылает солдата на батальонный рапорт. Только крупные и тяжелые проступки подлежат его рассмотрению, например если часовой уснет на посту у порохового склада или совершит еще более страшное преступление — скажем, попробует ночью перелезть через стену Мариинских казарм и уснет наверху на стене или попадет в лапы артиллеристов патруля ополченцев — словом, осрамит честь полка. Я слышал однажды, как он орал в коридоре: «О Господи! В третий раз его ловит патруль ополченцев. Посадить сукина сына в карцер немедленно; таких нужно выкидывать из полка, пусть идет в обоз навоз возить. Даже не подрался с ними! Разве это солдат? Улицы ему подметать, а не в солдатах служить. Два дня не давайте ему жрать. Тюфяка не давать. Да суньте его в одиночку и не давать одеяла растяпе этому».

Теперь представьте себе, товарищ, что сразу после перевода к нам майора Венцеля этот болван прапорщик Дауэрлинг погнал к нему на батальонный рапорт одного солдата за то, что тот якобы умышленно не отдал ему, прапорщику Дауэрлингу, честь, когда он в воскресенье после обеда ехал в пролетке с какой-то барышней по площади. Ну и скандал поднялся, как рассказывали потом унтеры. Старший писарь из батальонной канцелярии удрал с бумагами в коридор, а майор орал на Дауэрлинга: «Чтобы этого больше не было! Himmeldonnerwetter![23] Известно ли вам, что такое батальонный рапорт, господин прапорщик? Батальонный рапорт — это не schweifest.[24] Как мог он вас видеть, когда вы ехали по площади? Не помните, что ли, чему вас учили? Честь отдается офицерам, которые попадутся навстречу, а это не значит, что солдат должен вертеть головой, как ворона, и ловить прапорщика, который проезжает по площади».

Вы скажете — ну и что? Что это чувство единой банды и гордости за свой полк дало австрийцам? Все равно русская армия в Первую мировую на южном фланге воевала против австрийцев вполне успешно.

Давайте начнем несколько издалека. В воспоминаниях И.А. Толконюка о 1941 годе есть такой эпизод.

«Как-то на КП армии появляется группа известных советских писателей М. Шолохов, А. Фадеев, А. Твардовский, Е. Петров и другие. Они собрались у рабочей палатки оперативного отдела. Мне хочется посмотреть на литературных светил, но срочная работа не позволяет выйти: сижу за составлением боевого донесения в штаб фронта, склонившись над картой. Вдруг заходит кто-то в палатку и спрашивает:

— Оторвитесь на минуту от бумаг, товарищ, старший лейтенант! Скажите, где увидеть захваченную немецкую пушку?

Я с досадой отмахиваюсь от назойливого посетителя, не поднимая головы. Стараясь вовлечь меня в разговор, вошедший продолжает:

— Я Евгений Петров. Писатель… Читали, наверное… ну, скажем, «12 стульев» или «Золотой теленок». Оторвитесь на несколько слов.

Это меня заставило поднять голову и невольно засмеяться: вспомнился Остап Бендер и его «Антилопа-гну». Между тем Е. Петров продолжал:

— В политотделе нам сказали, что захвачена немецкая пушка с прикованной к ней прислугой. Это будто бы сделано для того, чтобы немецкие артиллеристы не убегали с поля боя и дрались до последнего. Где найти эту пушку? Мы хотим посмотреть и поговорить с прикованными солдатами. Сфотографировать для газеты. Это очень важно.

Невероятная выдумка поставила меня в тупик, и я не находил что ответить. Замявшись, я все же сказал:

— Это, наверное, глупая шутка. Вас просто разыграли. Ничего подобного у нас нет и быть, видимо, не может. Как можно воевать прикованными солдатами? Глупость, не больше.

Но писателя такой ответ не удовлетворил и он не унимался. Тогда я посоветовал ему обратиться к тому, кто эту выдумку сообщил. Пусть он, дескать, и покажет эту пушку. Мой недовольный собеседник предложил мне выйти из палатки и сказать об этом всем товарищам писателям. Я согласился и сказал группе писателей то же самое. Возникло недоумение. М.А. Шолохов, сделав хитрое выражение лица, предложил выход из положения:

— Ну и что же, что нет прикованных к пушке фашистов. Давайте прикуем и сфотографируем, пошутил он, весело подмигнув».

В этом эпизоде генерал-лейтенант Толконюк, скорее всего, ничего не выдумал, поскольку все эти советские писатели были одурачены русской боевой пропагандой времен Первой мировой войны. Дело в том, что при наступлении русской армии в 1915 году на австрийском фронте действительно появились случаи обнаружения в австрийских траншеях убитых австрийских пулеметчиков, прикованных к пулеметам. Русская пропаганда немедленно этим воспользовалась и стала убеждать умственно недоразвитых, что это австрийские офицеры приковали этих трусливых австрийских солдат, чтобы они не сбегали с поля боя. В головы малосведущего обывателя эта глупость въелась и запомнилась многим, вот советские писатели в нее немедленно и поверили, как сегодняшние идиоты свято верят, что во время Великой Отечественной войны в спины наших атакующих солдат были направлены стволы пулеметчиков неких «сталинских заградотрядов НКВД».

Ведь у солдата на передовой есть альтернатива: он может сражаться, а может сдаться в плен. Если вы труса не прикуете к пулемету, то он хотя бы немного постреляет, прежде чем побежит, а если прикуете, то он вообще стрелять не будет, а будет ждать, когда его возьмут в плен. На самом деле с прикованными к пулеметам австрийцами все было наоборот. Часть австрийских солдат, чтобы прикрыть отход своих отступающих «комарадов» сама просила офицеров приковать их к пулеметам, чтобы отрезать себе любые пути к бегству, чтобы не дать проявиться своему малодушию.

Во Второй мировой войне в составе немецкой армии было много дивизий, укомплектованных австрийцами, и никто из наших ветеранов не отмечает, что с этими дивизиями драться было легче, чем с теми немецкими соединениями, которые были укомплектованы пруссаками, а уж у пруссаков было немыслимо, чтобы офицер позволил кому-либо обижать своих солдат. Вот пример из воспоминаний Бруно Винцера «Солдат трех армий», касающихся 1932 года, т. е. времени еще до прихода Гитлера к власти.

«Однажды, на другой день после такого воскресного отпуска, в понедельник, батальону приказали построиться, Из наших рядов вызвали старшего стрелка, поставили перед строем, осыпали похвалами и наградили почетным холодным оружием. Накануне в воскресенье он пошел в профсоюзный клуб в Кеслине, где его втянули в спор, а затем в драку. Его со всех сторон окружили, так что он вынужден был, защищаясь, заколоть своим штыком одного из членов клуба. Начальство оценило его поступок как проявление «мужества» и установило, пользуясь юридической латинской терминологией, что он действовал, исходя из соображений «законной самозащиты». Мы нашли этот термин в словаре и позавидовали старшему стрелку, получившему такое красивое почетное оружие».

Заметьте, в воскресенье солдат убил гражданского, т. е. полиция и прокуратура еще ничего не успели решить, а уже в понедельник офицеры купили почетное холодное оружие и наградили этого солдата. И плевать им, что там думает прокуратура, — он их солдат, он член их семьи или, если хотите, банды

И мне еще раз вспоминается «дело Буданова», когда не только суд ничего не решил, но и прокуратура еще следствие не закончила, а Главнокомандующий Российской Армии и ее начальник Генштаба, пялясь в телекамеры, дружно заявили, что они осуждают убийцу. Если они с такой скоростью «сдают» даже полковников, то, сколько же им надо, чтобы «сдать» солдата? Успеешь ли за это время моргнуть?

Но и на солнце бывают пятна — у немецких офицеров начисто отсутствовал патриотизм — они могли служить кому угодно, и их, в принципе любому врагу было легко сманить предложением денег или должностей. Правда, патриотизм у них заменялся честностью. Присягнув, немец во время боя вел себя храбро, жизни не жалел, и во время войны на него можно было положиться. (Иначе их бы просто не принимали на службу.) Ну, а в мирное время, если кто предложил больше, то уж извини… Известнейший прусский фельдмаршал Блюхер, герой Лейпцигского сражения (1813 год) и битвы у Ватерлоо (1815 год), начинал свою службу в шведской армии, в Семилетней войне был взят пруссаками в плен и в 1760 году перешел на службу к Фридриху II. Известнейший прусский фельдмаршал и военный теоретик Мольтке начал служить в датской армии и только в 1822 году перешел в прусскую.

Несколько зарисовок к теме.

В конце апреля 1945 года командующий 3-й немецкой танковой армией генерал фон Мантейфель начал самовольно уводить армию с Восточного фронта на запад, чтобы сдаться в плен англичанам. Начальник генштаба Вермахта фельдмаршал Кейтель, не в силах помешать Мантейфелю, упрекнул его: «Вы ответите за это перед историей!» На это фон Мантейфель высокомерно ему ответил: «Мантейфели служат Пруссии уже двести лет и всегда отвечали за свои поступки. Я, Хассо фон Мантейфель, охотно беру на себя ответственность за это». Во-первых, удирая от русских, можно было бы вести себя и поскромнее, во-вторых, двести лет — это, значит, с 1745 года. А вот эпизод из реляции русского генерал-фельдмаршала Апраксина императрице о разгроме русской армией войск прусского короля Фридриха II у деревни Гросс-Егерсдорф 20 августа 1757 года.

«…с нашей стороны бывшей урон за краткостию времени еще неизвестен; но между убитыми щитаются командующей левым крылом генерал Василий Лопухин, который так мужественно и храбро, как я сам пред тем с четверть часа его видел и с ним говорил, поступал и солдат ободрял, что я без слез об нем упомянуть не могу, ибо потерял такого храброго генерала, который мне впредь великую помощь, а вашему императорскому величеству знатную службу оказать мог бы; генерал-порутчик Зыбин, которой тако же с храбростию жизнь свою кончил, и бригадир Капнист; ранены: генерал Юрья Ливен в ногу, хотя и легким только ударом, однако, по его слабости, ево беспокоит; генералы-лейтенанты Матвей Ливен и Матвей Толстой, генералы-майоры Дебоскет, Вилбоа, Иоганн Мантейфель, генерал-квартирмейстер Веймарн и бригадир Племянников. Однако всех сих раны не опасны».

Так что Мантейфели двести лет честно служили как Пруссии, так и ее врагам, в данном случае — России (поскольку Апраксин называет Мантейфеля по имени, то, значит, у него в войсках были и еще Мантейфели).

А вот практически одногодок А.В. Суворова и его соратник во всех походах русской армии, человек, которого называли «русский Ахилл», хотя на самом деле его звали Отто-Адольф Вейсман. Последний свой бой генерал-майор Вейсман провел под Силистрией — он лично повел 10 батальонов русской пехоты на турецкий укрепленный лагерь. «Янычар было в три с лишним раза больше, чем солдат в его каре, и они своей массой начали отжимать русских от лагеря, пишут очевидцы: «Один из турок, яростно рубившийся саблей и уже долгое время действовавший как щитом пистолетом, зажатым в левой руке, приблизился к русскому генералу. Отбив его шпагу и довернув противника кистевым нажимом, янычар в упор разрядил в него свой пистолет. Заряд пробил Вейсману левую руку и сердце. Последние его слова были: «Не говорите людям…»

Но его опасения и надежды турок, издавших ликующий рев, когда он упал, оказались напрасными. Два гренадера, держа на весу тело генерала, завернутое в плащ, мерно пошли вперед. Их обогнали остальные. Противник был сбит с позиции и попал под настоящую резню. Пленных в этот раз не брали. Началось повальное бегство. Генерал-майор Муромцев, заменивший Вейсмана на посту командира корпуса и на его месте в первой шеренге атакующих, бросил вдогон туркам кавалерию. Османы потеряли до 5 тысяч, русские — 15 человек, но среди них — «русский Ахилл».

Суворов, узнав об этой смерти, прошептал:

— Вейсмана не стало, я остался один.

Так же думал и Румянцев; когда русские отошли за Дунай, на посту командующего армии у Гирсова Вейсмана заменил Суворов».

Что же касается Великой Отечественной войны, то Советский Союз с середины войны из пленных военнослужащих формировал дивизии и даже армии, т. е. хватало не только пленных солдат, но и офицеров, согласных воевать на стороне противника. Но эти части были польскими, румынскими и словацкими. Немецких не было, хотя такое желание у СССР наверняка было, да и случаи такие были. Вот вспоминает дважды Герой Советского Союза генерал-полковник В.С. Архипов о случае, начавшемся в ноябре 1943 года.

«Бой был короткий, и спустя полчаса мы уже подсчитывали трофеи. Взяли около 200 пленных и три десятка исправных бронетранспортеров. Это были машины с сильным вооружением — 40-мм пушкой, двумя лобовыми пулеметами (один из них крупного калибра) и зенитным, тоже крупнокалиберным, пулеметом. Немецкие бронетранспортеры с закрашенными, разумеется, крестами служили нам до конца войны. Причем часть этих машин водили немцы. Это были рабочие люди, некоторые из них состояли в прошлом в германской социал-демократической партии, другие — в коммунистической. Когда мы отправляли пленных в тыл, они обратились ко мне с просьбой оставить их в бригаде. Я отказал, но кто-то надоумил их пойти к заместителю по политчасти. И вот явился подполковник Иван Алексеевич Варлаков и начал меня убеждать оставить пленных водителей и механиков у нас. Потом поехал в политотдел армии и добился своего. Немецкие товарищи, более 100 человек, служили в бригаде до последних дней войны, мы отпустили их домой вместе с демобилизованными солдатами старших возрастов».

Но для создания немецких частей требовались и немецкие офицеры, а среди них предателей уже не было, и это горько сознавать, если вспомнить, сколько предателей оказалось среди советских офицеров и генералов.

Китайцы говорят: «Чтобы выпрямить палку, ее нужно перегнуть». Я сознательно перегибаю палку в идеализации немецких офицеров, чтобы более выпукло показать те достоинства, которые у них были, и те причины, которые позволили им приобрести эти достоинства. Однако, повторю, не армии выигрывают войны, а государства, и пока Пруссия не зажглась духом патриотизма, немецкие армии в решающих войнах мало что стоили. В 18-м веке Фридрих II был умным, славным и храбрым полководцем, громил и французов, и австрийцев, что никак не помешало русской армии отобрать у него Восточную Пруссию и взять Берлин. Уже в начале 19-го века немецкие армии не много стоили, когда им пришлось столкнуться с войсками революционной Франции.

Да и в русской армии немецкие офицеры ярко блистали в первом поколении, а последующие поколения как-то быстро серели, примером чему может служить военный министр при Николае II А. Редигер. В объемных дневниках этого русского генерала от инфантерии и профессора Академии Генштаба практически ничего нет о военном деле — деньги, деньги, деньги. Добывал он их честно, но все же это был не банкир, а генерал…

Так что государству мало иметь только хороших офицеров, но без них, надо сказать, очень тяжело.

Примечания:

2

Подробно об этом в моей книге "Антироссийская подлость".

23

Грубое немецкое ругательство.

24

Праздник по поводу того, что зарезали свинью.